Фонд развития культуры Возвращение

«Возвращенцы» оценивают свой фестиваль как абсолютно не коммерческий, но идеологический — раз в году в Москве открыта сцена для тех наших сограждан, которые когда-то уехали постигать исполнительское мастерство в Европу. Участники и победители международных конкурсов — они вполне составили себе профессиональное имя на Западе.

РОЖДЕСТВО ДЛЯ СКРИПКИ И ГОБОЯ

В 1997-м два двадцатилетних музыканта создали в Москве фестиваль «Возвращение»

Святки. Рахманиновский зал. Фестиваль камерной музыки «Возвращение» — десятый по счету. За десять лет на «Возвращении» ни одно произведение не было сыграно дважды. А многие композиторы ХХ века были впервые открыты российской публике — Брайан Ирвайн, Артем Васильев, Елена Лангер, Эдд Деннет, Добринка Табакова. «Возвращенцы» представляют музыкальное мышление нового поколения, музыку, никогда в России не исполнявшуюся.

В 1997 году на фестиваль, посвященный 50-летию Гнесинской школы, приехали ее выпускники, почти половина учились за рубежом. И стало ясно: они скучают друг без друга, а следующий повод увидеться подвернется неизвестно когда.

Гобоист Дмитрий Булгаков и скрипач Роман Минц решили вмешаться в ситуацию. Так возникло «Возвращение». Смысл имени, пожалуй, точнее определен в английской версии: Homecoming.

Организаторам в ту пору было 19 и 21 год. Дмитрий учился в Германии, Роман — в Англии.

Денег взять было неоткуда. Воспользовались счастливым обстоятельством: обучавшиеся на чужбине студенты приезжали в Россию встречать Новый год с семьей — это решало проблему «подъемных». Проблему залов в первые годы помогали решать Гнесинская школа (пока не была доведена до абсолютно развалившегося состояния), Овальный зал Союза музыкантов на Никитской и Музыкальная школа Мурадели на Пречистенке. Москонцерт, которым тогда руководил отец Дмитрия, Константин Борисович Булгаков, оплачивал половину аренды Рахманиновского зала, где проходил финальный концерт.

От мысли о гонорарах пришлось отказаться сразу — опыта поиска спонсоров у устроителей не было. (Кстати, в мире существует несколько фестивалей, на которых музыканты почитают за честь выступить бесплатно. Например, престижнейший фестиваль Кремера в Локенхаузе.)

Через три года, когда впервые им пообещали какие-то спонсорские деньги (долларов 700), понадобилось открывать счет, и компания обрела юридический статус — фонд «Возвращение». Этот фонд при минимальной финансовой поддержке, озаботившись делом и пренебрегая пиаром, умудрился осуществить более десяти проектов.

Например, «Репрессированная музыка» (тур по городам Германии, выпуск книги и диска) и ежегодная премия лучшему камерному ансамблю для учащихся музыкальных школ.

«Возвращенцы» оценивают свой фестиваль как абсолютно не коммерческий, но идеологический — раз в году в Москве открыта сцена для тех наших сограждан, которые когда-то уехали постигать исполнительское мастерство в Европу. Участники и победители международных конкурсов — они вполне составили себе профессиональное имя на Западе. Но московские импресарио по-прежнему предпочитают дежурный список прекрасных исполнителей, который грешит разве что однообразием. И склонностью к беспроигрышным «брендам».

Однако профессиональный статус «Возвращения» за десять лет стал таков, что с 2003-го в кассе не остается ни одного билета.

О том, как в стране, беззаветно уверовавшей в необходимость построения рыночных отношений, можно позволить себе принципиально иную созидательную деятельность, я беседую с Дмитрием БУЛГАКОВЫМ — художественным руководителем фонда «Возвращение».

— Дима, почему уезжали «возвращенцы»? Вы, например? — В России понятие школы гобоя отсутствует. Мировая духовая школа очень менялась в последние десятилетия. А из-за железного занавеса мы об этом не знали. Гобой моего отца, с которым я начинал, за границей рассматривается как антиквариат. Если сравнить его с современным, это два практически разных инструмента. Большинство уезжали за школой, а не за хорошей жизнью: студенческую жизнь там очень хорошей не назовешь. Я уехал учиться, чтобы вернуться.

— Патриотизм? — Мне тогда казалось, что в России все развивается хорошо и в правильном направлении, и хотелось принять в этом участие. А в Европе — наоборот, стагнация, ощущение того, что люди всего достигли. Скучновато. Но мы до сих пор считаем, что место жительства человека не важно, главное — иметь возможность выступать.

— То есть в Германии больше возможностей выступать? — Там существует рынок, который отнюдь не губит музыку. Я не видел в Германии концертов классической музыки при полупустом зале. Там это приятное времяпрепровождение, традиция, людей приучают ходить по выходным на классический концерт. В стране двадцать высших музыкальных учебных заведений!

У нас есть Москва, Петербург, может быть, еще Новосибирск и Нижний Новгород (представьте, что в России было бы двадцать консерваторий мирового уровня!). А в Германии в каждом городке не только проводят еженедельные концерты в церквях, но стараются построить хороший концертный зал, чтобы защитить честь города.

У них всегда адекватные цены на билеты и стопроцентная окупаемость. Конкуренция такова, что всегда можно найти недорогой зал.

— А во что «Возвращению» обходится, скажем, аренда Рахманиновского зала? — Стоимость Рахманиновского зала Консерватории раза в два превышает стоимость аналогичного Purcell-room в Лондоне. Причина — отсутствие конкурентной среды. Purcell-room мы бы окупили. Рахманиновский — в два раза дороже, чем мы можем получить с продажи билетов. Но чтобы в 2007-м выйти на такую окупаемость, придется поднять цену до 300 рублей: для нас это критическая отметка!

Я получаю в Московской консерватории как педагог 3000 рублей и понимаю, что десятая часть зарплаты за билет — огромные деньги. Мы не считаем себя вправе назначать цены, которые бывают на коммерческих концертах.

Только в России может быть установлена цена на классический концерт 30 000 рублей. Я рад, что у нас есть люди, которые могут это себе позволить; но это не те, для кого создано «Возвращение».

— Вы не ищете государственной поддержки? — Нам предоставило грант Федеральное агентство по культуре — 400 000 рублей на весь сезон, большое спасибо. Но этот грант мы не могли получить в течение двух лет. Принципиальное согласие дали в прошлом году, потом поменялись правила, они дважды говорили нам «да», потом говорили «нет», потом я с прошлого мая каждую неделю туда звонил, ходил… Я больше физически не смогу этого повторить!

Получать поддержку от российских государственных организаций — это отдельная профессия. Мне гораздо ближе участие мецената, который полностью соответствует этому слову, то есть не просит никакой рекламы и никакой отдачи. Его зовут Георг фон Опель, он наследник династии Опелей, что когда-то владела автомобильным бизнесом. Немец, живущий в Лондоне, дает возможность российским музыкантам, живущим за рубежом, играть в Москве. Мне самому это не очень понятно, но у нас в Лондоне есть даже клуб друзей фонда «Возвращение». Из совсем не российских граждан.

В этом году ситуация наша впервые оказалась стабильной, потому что банк «Софрино» (с прошлого года — партнер «Возвращения») оговорил с нами все, что они поддержат. И мы теперь точно знаем, что можем осуществить. Кроме фестиваля, у нас есть еще несколько проектов. Например, раз в месяц проходит цикл концертов «Возвращение» — «Портреты»: один из участников фестиваля «крупным планом».

— Как вы отбираете участников? — Решение принимаем мы с Ромой Минцем. Нам легко это делать: у нас в компании такая атмосфера (за которой мы следим очень трепетно), что скрипач может сказать: «Я знаю скрипача, который еще лучше меня». Обратная ситуация по отношению к процессу борьбы за выживание.

Я точно знаю, что ребята даже отменяют концерты с хорошими гонорарами на Западе, чтобы играть в Москве бесплатно. А Саша Кобрин оговаривает в своих контрактах с менеджерами, чтобы первая половина января была свободной.

— «Возвращение» было создано удивительно молодыми людьми. Сегодня вам подходит определение «молодежный»?

— Мы как раз изначально не позиционировали «Возвращение» как молодежный фестиваль. Естественным образом получилось так, что ядром фестиваля были сверстники. Но мы очень следим за теми, кто идет после нас. На фестивале играли и некоторые наши педагоги. У нас есть участники, которым за пятьдесят.

Есть иностранцы, которые «возвращаются», — то есть, приехав один раз, возвращаются вновь (слово такое емкое). Например, пианист Чарльз Оуэн, который сам выучил язык, интересуется нашей культурой, ездит к нам лет шесть на тех же условиях, что и остальные, — у нас не может быть ситуаций, при которых кто-то получает деньги, а кто-то нет. Приезжают музыканты из Франции, из Японии. Кроме того, половина участников фестиваля вообще никуда не уезжали.

— Вы часто встречаете «старших», соответствующих такой атмосфере? — У любого музыканта советского времени Госконцерт отнимал все деньги. В начале 1990-х даже замечательный музыкант, приезжавший на Запад из России, считался вторым сортом. Мое поколение — первое, которое начало жить в нормальном мире, не как гастарбайтер из России, который согласен, чтобы ему заплатили в два раза меньше, чем его немецкому коллеге. Мы первые, кто не чувствует ущербности. Мы счастливы, что у многих «возвращенцев» 50—60 хороших концертов в год в крупнейших залах мира. И они имеют финансовую возможность один раз в году не получить гонорар.

— Летом 2006 года вы впервые провели фестиваль Hiiumaa Homecoming. В Эстонии. — Он легкий, другого направления, нежели московский. На острове Хийумаа (полунеобитаемый, небесной красоты, не испорченный туристами — я туда езжу с детства). Там много мест, где можно музицировать, — старинные церкви и музеи.

Hiiumaa Homecoming — повод сказать, что это абсолютное вранье — все, что говорят о наших отношениях с Прибалтикой. Я пришел к министру культуры острова — мальчик, с высоты его возраста, — и он дал нам денег после первого же разговора! Немного, но ровно столько, сколько пообещал: при мне рылись в бумагах, искали возможность и наконец сказали, сколько денег могут выделить. Ситуация, невозможная в России! Абсолютная доброжелательность, о нас там написали все газеты… А в декабре правительство Эстонии неожиданно наградило нас премией «Культурная жемчужина года».

— А что же Москва? Вы, например, к Лужкову пытались сходить? — Если бы меня кто-нибудь привел к Лужкову, я бы ему рассказал, сколько хорошего мы можем сделать для города. Но как попасть к Лужкову, я не знаю. Пользоваться своими связями я не хочу. Я хочу записаться на прием и пойти.

Кстати, на Хийумаа мы сидели с ребятами в кафе, а через два столика от нас сидел президент Эстонии. Без охраны. Он приезжал на остров по своим делам.

— Имперское мышление сильно зависит от площади вверенной тебе территории. Если бы наша территория была разбита на государства величиной с Эстонию… — Может быть. Но, наверное, здесь проблема ментальности каждого российского гражданина. Не думаю, что в стране, которая называлась бы, предположим, Москва, что-то принципиально изменилось бы.

P.S. На открытии «Возвращения» традиционно звучит музыка, написанная специально для фестиваля. Для X фестиваля ее написал Леонид Десятников. По определению самого композитора, это «трагическо-шаловливая безделушка» для струнных и духовых под названием «Возвращение»: от едва улавливаемых русских наигрышей — через «руины и хаос» — к японской «антигармонии» в восприятии европейского уха. Премьера Десятникова триумфально завершила концерт-открытие в рождественский вечер диссонансными аккордами гобоя и кларнета.

Светлана Полякова